Я приподнялся на локте. Видимо, мое движение было для Анны полной неожиданностью - она уронила книгу на пол и растерянно на меня уставилась.
- Где я? - спросил я, садясь в кровати.
- Ради Бога, лежите, - сказала она, нагибаясь ко мне. - Все хорошо. Вы в безопасности.
Мягкое нажатие ее рук уложило меня на спину .
- Но я могу хотя бы узнать, где именно я лежу? И почему сейчас лето?
- Да, - сказала она, возвращаясь на стул, - лето. Вы совсем ничего не помните?
- Я все отлично помню, - сказал я. - Я только не понимаю, как это я ехал в поезде, а потом вдруг оказался в этой комнате.
- Вы довольно часто начинали говорить в бреду, - сказала она, - но ни разу не приходили в сознание. Большую часть времени вы были в коме.
- В какой коме? Я помню, что мы пили шампанское, и еще Шаляпин пел… Или ткачи… А потом этот странный господин… Товарищ… Словом, Чапаев. Чапаев взял и отцепил вагоны.
Наверно, не меньше минуты Анна недоверчиво смотрела мне в глаза.
- Как это странно, - сказала она наконец.
- Что странно?
- Что вы помните именно это. А потом?
- Потом?
- Ну да, потом. Ну, например, - бой на станции Лозовая помните?
- Нет, - сказал я.
- А то, что раньше было?
- Раньше?
- Ну да, раньше. Вы ведь под Лозовой уже эскадроном командовали.
- Каким эскадроном?
- Вы, Петя, под Лозовой очень отличились. Не зайди вы тогда со своим эскадроном с левого фланга, всех бы перебили.
- Какое сегодня число?
- Третье июня, - сказала она. - Я знаю, что такие случаи бывают, при ранениях в голову, но… Было бы понятно, если бы вы вообще потеряли память, а такая странная избирательность удивляет. Хотя вообще-то я не медик. Может, это тоже в порядке вещей.
Я поднял руки к голове и вздрогнул - мне показалось, что мои ладони легли на обросший короткой щетиной бильярдный шар. Я был пострижен наголо, как при тифе. Была еще какая-то странность, какой-то безволосый выступ на коже. Я провел по нему пальцами и понял, что это длинный шрам, наискось пересекающий весь череп. Ощущение было такое, словно мне на кожу приклеили гуммиарабиком кусок кожаного ремня.
- Шрапнель, - сказала Анна. - Хоть шрам и внушительный, это пустяки. Вас только царапнуло пулей. Кость даже не задело. Но контузило, похоже, прилично.
- Когда это случилось? - спросил я.
- Второго апреля.
- И что, с тех пор я не приходил в сознание?
- Несколько раз. Буквально на несколько мгновений, и все.
Я закрыл глаза и некоторое время пытался увидеть в своей памяти хоть что-то из того, о чем говорила Анна. Но в той черноте, куда я глядел, не было ничего, кроме вспыхивающих за веками полос и пятен.
- Ничего не помню, - сказал я и еще раз ощупал голову. - Совершенно. Помню только сон, который мне снился: что где-то в Петербурге, в каком-то мрачном зале, меня бьют по голове бюстом Аристотеля, и каждый раз он рассыпается на части, но потом все происходит снова… Готика… Но теперь я понимаю, в чем дело.
- У вас вообще интригующий бред, - сказала Анна. - Вчера вы полдня вспоминали какую-то Марию, в которую попал снаряд. Правда, довольно бессвязная история - я так и не поняла, кем вам приходится эта девушка. Вы, видимо, встретили ее на дорогах войны?
- Никогда не знал никакой Марии. Если, конечно, не считать одного недавнего кошмара…
- Успокойтесь, - сказала Анна, - я не собираюсь вас к ней ревновать.
- Очень жаль, - ответил я, сел и свесил ноги на пол. - Пожалуйста, не принимайте за эпатаж то, что я беседую с вами в одном белье.
- Вам нельзя вставать.
