- Извините, - растерянно сказала Анна, - но вы сами…
- Ничего, - ответил я.
Шампанское обладает одной удобной особенностью - если взять бутылку в руки, закрыть горлышко большим пальцем и сильно встряхнуть ее несколько раз, из-под пальца начинает бить пенная струя, в которую уходит практически все содержимое бутылки. Мне кажется, что этот метод был знаком еще Лермонтову - у него есть строка, в которой явственно отражен личный опыт подобного рода: “так мхом покрытая бутылка вековая хранит струю кипучего вина”. Конечно, трудно строить догадки о внутреннем мире человека, который, решив обратить свои взоры ко Злу, в результате написал поэму о каком-то летающем гусарском полковнике. Так что я не стану утверждать, что Лермонтов обливал женщин шампанским, но нахожу такую вероятность весьма высокой, учитывая его постоянную озабоченность вопросами пола и те нескромные, но совершенно непобедимые ассоциации, которые эта операция вызывает каждый раз, когда ее объектом становится красивая молодая женщина. Должен признаться, что я стал их жертвой в полной мере.
Большая часть шампанского попала Анне на френч и юбку. Я целил в лицо, но в последний момент какое-то странное целомудрие заставило меня отклонить струю вниз.
Оглядев свой потемневший на груди френч, она пожала плечами.
- Вы идиот, - сказала она спокойно. - Вам место в доме для душевнобольных.
- Не вы одна так думаете, - сказал я, ставя пустую бутылку на стол.
Наступила гнетущая тишина. Пускаться дальнейшие выяснения отношений казалось нелепым, молча сидеть друг напротив друга было еще глупее. Я думаю, Анна ощущала то же самое, похоже, во всем этом ресторане только жирная черная муха, методично бившаяся о пыльное стекло окна, знала, что делать дальше. Положение спас один из офицеров, сидевших за соседним столом (я к этому моменту успел совершенно забыть об их существовании, но уверен, что в широком смысле они тоже не знали, что делать дальше), тот именно, который делал себе укол.
- Милостивый государь, - услышал я его исполненный чувства голос, - милостивый государь, вы позволите задать вам вопрос?
- Сделайте милость, - сказал я, оборачиваясь к нему.
Он держал в руках раскрытое черное портмоне и, говоря, поглядывал в него, словно там была шпаргалка с текстом.
- Позвольте представиться, - сказал он, - штабс-капитан Овечкин. Случайно так вышло, что я услыхал часть вашего разговора. Я, разумеется, не подслушивал. Просто вы говорили громко.
- И что же?
- Вы действительно полагаете, что все женщины - мираж?
- Вы знаете, - ответил я, стараясь говорить как можно вежливее, - это очень сложная тема. Коротко говоря, если вы находите миражом весь этот мир - кстати, обратите внимание на глубокое родство слов “мир” и “мираж” - то нет никаких поводов выделять женщин в какую-то особую категорию.
- Значит, все-таки мираж, - сказал он печально, - я так и думал. А вот здесь у меня фото. Поглядите-ка.
Он протянул мне фотографию. На ней была запечатлена девушка с ординарным лицом, сидящая возле горшка с геранью. Я заметил, что Анна тоже глянула на фотографию краем глаза.
- Это моя невеста Нюра, - сказал штабс-капитан. - То есть была невеста. Где она сейчас, не имею понятия. Вспомню былые дни - и все перед глазами, как живое. Каток на Патриарших, или летом в усадьбе… А на самом деле все ушло, ушло безвозвратно, и если бы этого никогда не было, что изменилось бы в мире? Понимаете, в чем ужас? Никакой разницы.
- Понимаю, - сказал я, - понимаю, поверьте.
- Выходит, и она мираж?
- Выходит, так, - отозвался я.
- Ага, - сказал он удовлетворенно и оглянулся на своего соседа, который улыбался и курил. - То есть должен ли я вас понимать в том смысле, милостивый государь, что моя невеста Нюра сука?
- Что?
- Ну как, - сказал штабс-капитан Овечкин, и опять оглянулся на своего товарища. - Если жизнь есть сон, то и все женщины нам только снятся. Моя невеста Нюра - женщина, следовательно, она тоже снится.
- Допустим. И что дальше?