Сердюк некоторое время молчал, соображая, что это значит. Ясно было только одно - это не значило ничего хорошего.
- Но мы с вами, - сказал Кавабата, - мы, два самурая клана Тайра, - мы ведь не допустим, чтобы переменчивые тени, которые отбрасывают все эти ничтожные пузыри бытия, омрачили наш дух?
- Н-нет, - сказал Сердюк.
Кавабата свирепо захохотал, и его глаза сверкнули.
- Нет, - сказал он, - Минамото не увидят нашего унижения и позора. Уходить из жизни надо так, как исчезают за облаком белые журавли. И пусть ни одного мелкого чувства не останется в эту прекрасную минуту в наших сердцах.
Он порывисто развернулся на полу вместе с циновкой, на которой сидел, и поклонился Сердюку.
- Прошу вас об одолжении, - сказал он. - Когда я вспорю себе живот, отрубите мне голову!
- Что?
- Голову, голову отрубите. У нас это называют последней услугой. И самурай, которого об этом просят, не может отказать, не покрыв себя позором.
- Но я никогда… В смысле раньше…
- Да это просто. Раз, и все. Ш-шш-шу!
Кавабата быстро махнул руками.
- Но я боюсь, что у меня не выйдет, - сказал Сердюк. - У меня совсем нет опыта в этой области.
Кавабата задумался. Вдруг лицо его помрачнело, словно в голову ему пришла какая-то крайне тяжелая мысль. Он хлопнул ладонью по татами.
- Хорошо, что я скоро ухожу из жизни, - сказал он, поднимая виноватый взгляд на Сердюка. - До чего же я все-таки невежествен и груб!
Он закрыл лицо ладонями и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
Сердюк тихо встал, на цыпочках подошел к перегородке, неслышно сдвинул ее в сторону и вышел в коридор. Бетон неприятно холодил босые ноги, и Сердюк вдруг с ужасом понял, что, пока они с Кавабатой бродили по каким-то подозрительным темным переулкам в поисках сакэ, его ботинки с носками стояли в коридоре возле входа, там же, где он оставил их днем. А что было у него на ногах, он не мог вспомнить совершенно, точно так же он не мог вспомнить ни того, как они с Кавабатой вышли на улицу, ни того, как вернулись.
“Мотать, мотать отсюда немедленно, - подумал он, заворачивая за угол. - Главное смотаться, а уже потом думать будем”.
Навстречу Сердюку с табуретки поднялся охранник.
- Куда идем-то в такое время? - зевая, спросил он. - Полчетвертого утра.
- Да вот, засиделись, - сказал Сердюк. - Собеседование.
- Ну ладно, - сказал охранник. - Пропуск.
- Какой пропуск?
- На выход.
- Так вы ж меня без всякого пропуска впустили.
- Правильно, - сказал охранник, - а чтоб выйти, пропуск нужен.
Горящая на столе лампа бросала тусклый луч на ботинки Сердюка, стоящие у стены. В метре от них была дверь, а за дверью - свобода. Сердюк сделал к ботинкам маленький шаг. Потом еще один. Охранник равнодушно поглядел на его босые ноги.
- Да и потом, - сказал он, поигрывая резиновой палкой, - у нас ведь режим. Сигнализация. До восьми дверь заперта. А открыть - так сразу менты приедут. Базар, протоколы. Так что открыть не могу. Только в случае пожара. Или наводнения.
- Так ведь мир этот, - заискивающе сказал Сердюк, - подобен пузырям на воде.
Охранник усмехнулся и качнул головой.
- Что ж, - сказал он. - Понимаем, где работаем. Но ты и меня пойми. Вот представь, что вместе с этими пузырями по воде еще и инструкция плывет. И пока она в одном из пузырей отражается - в одиннадцать запираем, в восемь отпираем. И все.
Сердюк почувствовал в голосе охранника какую-то нерешительность и попробовал надавить еще чуть-чуть в том же направлении.
- Господин Кавабата будет очень удивлен вашим поведением, - сказал он. - Казалось бы - охрана в серьезной фирме, а такие простые вещи надо объяснять. Ведь ясно, что если вокруг мираж…
