- Что это было? - спросил я.
- Так, - сказал барон, - хулиганье. Шаманских грибов наелись. Сами не знают, куда попали.
- И вы их…
- Да нет, - сказал барон. - Что вы. Просто привел в чувство.
- Я почти уверен, - сказал я, - что уже видел где-то этого толстяка с бородкой. То есть не то что почти, я абсолютно уверен.
- Может быть, вы его видели во сне.
- Может быть, - ответил я и подумал, что так и есть - этот бритый господин однозначно ассоциировался у меня с белыми кафельными стенами и холодным прикосновением иглы к коже, которые были обычными атрибутами моих кошмаров. Несколько секунд мне казалось, что я даже могу вспомнить его имя, но потом мое внимание увлекли какие-то другие мысли. Юнгерн между тем стоял рядом молча, словно взвешивая слова, которые он собирался сказать.
- Скажите, Петр, - заговорил он наконец, - кто вы по политическим взглядам? Я полагаю, монархист?
- Разумеется, - ответил я, - а что, я даю повод для каких-то других…
- Да нет, - перебил барон. - Просто я хочу привести пример, который вы должны хорошо понять. Представьте себе непроветренную комнату, в которую набилось ужасно много народу. И все они сидят на разных уродливых табуретах, на расшатанных стульях, каких-то узлах и вообще на чем попало. А те, кто попроворней, норовят сесть на два стула сразу или согнать кого-нибудь с места, чтобы занять его самому. Таков мир, в котором вы живете. И одновременно у каждого из этих людей есть свой собственный трон, огромный, сверкающий, возвышающийся над всем этим миром и над всеми другими мирами тоже. Трон поистине царский - нет ничего, что было бы не во власти того, кто на него взойдет. И, самое главное, трон абсолютно легитимный - он принадлежит любому человеку по праву. Но взойти на него почти невозможно. Потому что он стоит в месте, которого нет. Понимаете? Он находится нигде.
- Да, - сказал я задумчиво, - я как раз вчера об этом думал, господин барон. Я знаю, что значит “нигде”.
- Тогда подумайте вот о чем, - сказал барон. - Здесь, как я уже сказал, оба ваших навязчивых состояния - и с Чапаевым, и без - одинаково иллюзорны. Чтобы оказаться в нигде и взойти на этот трон бесконечной свободы и счастья, достаточно убрать то единственное пространство, которое еще остается, то есть то, где вы видите меня и себя самого. Что и пытаются сделать мои подопечные. Но шансов у них мало, и через какое-то время им приходится повторять унылый круг существования. Так почему бы вам не оказаться в “нигде” при жизни? Клянусь вам, это самое лучшее, что в ней можно сделать. Вы, наверно, любите метафоры - так вот, это то же самое, что взять и выписаться из дома умалишенных.
- Поверьте, барон, - прочувствованно начал я, прижав руку к груди, но он не дал мне договорить.
- И сделать это нужно до того, как Чапаев использует свой глиняный пулемет. Потом, как вы знаете, не останется вообще ничего, даже “нигде”.
- Глиняный пулемет? - переспросил я. - А что это такое?
- Чапаев ничего не говорил вам?
- Нет.
Юнгерн нахмурился.
- Тогда не будем углубляться в эту тему. Пусть в вашей памяти останется метафора - выйти из дома умалишенных на свободу. И тогда, может быть, в каком-нибудь из своих кошмаров вы вспомните наш разговор. А сейчас нам пора. Ребята заждались.
Барон взял меня за рукав, и вокруг нас опять замелькали беспорядочные полосы света. Я успел привыкнуть к этому фантастическому зрелищу, и моя голова больше не кружилась. Барон шел вперед, пристально вглядываясь во тьму, посмотрев на его скошенный назад подбородок, рыжие усы и горькую складку в углу рта, я подумал, что он меньше всего способен напугать кого-нибудь своим внешним видом.
- Скажите, барон, а отчего все вокруг так вас боятся? - не выдержал я. - Не хочу вас обидеть, но в вашем облике на мой взгляд нет ничего страшного.
- Не все видят то же самое, что вы, - ответил барон. - Своим друзьям я обычно показываюсь в виде петербургского интеллигента, которым я действительно когда-то был. Но не следует делать выводов о том, что я действительно так выгляжу.
- А что тогда видят остальные?