- Внутренняя Монголия - как раз и есть место, откуда приходит помощь.
- И что, - спросил я, - вы там бывали?
- Да, - сказал барон.
- Почему же вы тогда вернулись?
Барон молча кивнул в сторону костра, у которого жались молчаливые казаки.
- Да и потом, - сказал он, - я оттуда на самом деле не возвращался. Я и сейчас там. А вот вам, Петр, действительно пора возвращаться.
Я огляделся.
- А куда, собственно говоря?
- Я покажу, - сказал барон.
Я заметил в его руке тяжелый вороненый пистолет и вздрогнул. Барон засмеялся.
- Ну право же, Петр, что вы? Нельзя до такой степени не доверять людям.
Он сунул другую руку в карман шинели и вынул сверток, который дал ему Чапаев. Развернув его, он показал мне самую обыкновенную чернильницу с черной пробкой.
- Смотрите на нее внимательно, - сказал он, - и не отводите взгляда.
С этими словами он подбросил чернильницу вверх и, когда она отлетела от нас на два примерно метра, выстрелил.
Чернильница превратилась в облако синих брызг и осколков, которые, секунду провисев в воздухе, осыпались на стол.
Я пошатнулся и, чтобы не упасть от внезапного головокружения, оперся рукой о стену. Передо мной был стол, на котором была расстелена безнадежно испорченная карта, а рядом стоял раскрывший рот Котовский. Со стола на пол капал растекающийся из лопнувшей лампы глицерин.
- Ну что, - сказал Чапаев, поигрывая дымящимся маузером, - понял, что такое ум, а, Гриша?
Котовский, обхватив руками лицо, повернулся и выбежал на улицу. Видно было, что он пережил чрезвычайно сильное потрясение. Впрочем, то же можно было сказать и обо мне.
Чапаев повернулся ко мне и некоторое время внимательно на меня смотрел. Вдруг он наморщился и сказал:
- А ну дыхни!
Я подчинился.
- Ну и ну, - сказал Чапаев. - Секунды не прошло, а уже нажрался. И почему шапка желтая? Почему шапка желтая, а? Ты что, сукин кот, под трибунал захотел?
- Так я ж один стакан только…
- Малчать! Ма-алчать, тебе говорю! Тут полк ткачей прибыл, устраивать надо, а ты пьяный ходишь? Меня перед Фурмановым позоришь? А ну пошел отсыпаться! И еще раз тебя за таким замечу, сразу под трибунал! А трибунал у меня - хочешь узнать, что такое?
Чапаев поднял свой никелированный маузер.
- Нет, Василий Иванович, - сказал я, - не хочу.
- Спать! - повторил Чапаев. - И пока к койке идти будешь, не дыши ни на кого.
Я повернулся и пошел к двери. Дойдя до нее, я обернулся. Чапаев стоял у стола и грозно глядел мне вслед.
- У меня только один вопрос, - сказал я.
- Ну?
- Я хочу сказать… Я уже давно знаю, что единственное реальное мгновение времени - это “сейчас”. Но мне непонятно, как можно вместить в него такую длинную последовательность ощущений? Значит ли это, что этот момент, если находиться строго в нем и не сползать ни в прошлое, ни в будущее, можно растянуть до такой степени, что станут возможны феномены вроде того, что я только что испытал?
- А куда ты собираешься его растягивать?
- Я неправильно выразился. Значит ли это, что этот момент, эта граница между прошлым и будущим, и есть дверь в вечность?
Чапаев пошевелил стволом маузера, и я замолчал. Некоторое время он смотрел на меня с чувством, похожим на недоверие.
- Этот момент, Петька, и есть вечность. А никакая не дверь, - сказал он. - Поэтому как можно говорить, что он когда-то происходит? Когда ж ты только в себя придешь…
- Никогда, - ответил я.