- Чего ты своим Белым домом грузишь, - сказал Шурик. - Проснулся. Мы политику не трогаем. У нас разговор о вечном кайфе… Слушай… А в натуре… Ведь говорили по ящику, что Хасбулатов все время обдолбанный ходит. Может, они там с Руцким про вечный кайф поняли? И хотели всем по телевизору рассказать, пошли Останкино брать, а их кокаиновая мафия не пустила… Не, это уже крыша едет.
Шурик охватил руками голову и затих.
Лес вокруг дрожал ровными радужными огнями непонятной природы, а в небе над поляной вспыхивали удивительной красоты мозаики, не похожие ни на что из того, что встречает человек в своей изнурительной повседневности. Мир вокруг изменился - он сделался гораздо более осмысленным и одушевленным, словно бы стало наконец понятно, зачем на поляне растет трава, зачем дует ветер и горят звезды в небе. Но метаморфоза произошла не только с миром, но и с сидящими у костра.
Колян как бы втянулся сам в себя, закрыл глаза, и его маленькое квадратное лицо, обычно выражавшее хмурую досаду, теперь не несло на себе отпечатка чувств и больше всего напоминало оплывший кусок несвежего мяса. Стандартный каштановый ежик на его голове тоже как-то смялся и стал похож на меховую оторочку нелепой шапочки. Его двубортный розовый пиджак в прыгающем свете костра казался каким-то древнетатарским боевым нарядом, а золотые пуговицы на нем походили на бляшки из кургана.
Шурик сделался еще тоньше, вертлявей и страшнее. Он походил на сколоченный из дрянных досок каркас, на который много лет назад повесили сушить какое-то тряпье и забыли, а в этом тряпье непостижимым образом затеплилась жизнь, да так утвердилась, что многому вокруг пришлось потесниться. В целом он мало походил на живое существо и из-за своего кашемирового бушлата больше всего напоминал электрифицированное чучело матроса.
С Володиным никаких резких изменений не произошло. Невидимый резец словно бы стесал все острые углы и неровности его материальной оболочки, оставив только мягкие и плавные переходящие друг в друга линии. Его лицо стало немного бледнее, а в стеклах очков отражалось чуть больше искр, чем летело от костра. Его движения тоже приобрели закругленную плавность и точность - словом, по многим признакам было видно, что человек ест грибы далеко не в первый раз.
- Уй, круто, - нарушил тишину Шурик, - ну круто! Коль, ты как?
- Никак, - сказал Колян, не открывая спекшихся глаз. - Огоньки какие-то.
Шурик повернулся к Володину и, после того, как вызванные его резким движением колебания эфира утихли, сказал:
- Слышь, Володин, а ты сам-то знаешь, как в этот вечный кайф попасть?
Володин промолчал.
- Не, я все понял, - сказал Шурик. - Типа я понял, почему не знает никто и почему базарить про это нельзя. Но мне-то скажи, а? Я же не лох. Буду себе тихо переться на даче, и все.
- Брось ты, - сказал Володин.
- Нет, ты мне что, в натуре не веришь? Думаешь, проблемы будут?
- Да нет, - сказал Володин, - не думаю. Только ничего хорошего из этого не выйдет.
- Ну давай, - сказал Шурик, - не мурыжь.
Володин снял очки, аккуратно протер их краем рубашки и опять надел.
- Тут самое главное понять надо, - сказал он, - а как объяснить, не знаю… Ну вот помнишь, мы про внутреннего прокурора говорили?
- Помню. Это который за беспредел повязать может. Как Раскольникова, который бабку завалил. Думал, что его внутренний адвокат отмажет, а не вышло.
- Точно. А как ты думаешь, кто этот внутренний прокурор?
Шурик задумался.
- Не знаю… Наверно, я сам и есть. Какая-то моя часть. Кто ж еще.
- А внутренний адвокат, который тебя от него отмазывает?
- Наверно, тоже я сам. Хотя странно как-то выходит, что я сам на себя дело завожу и сам себя отмазываю.
- Ничего странного. Так всегда и бывает. Теперь представь, что этот твой внутренний прокурор тебя арестовал, все твои внутренние адвокаты облажались, и сел ты в свою собственную внутреннюю мусарню. Так вот, вообрази, что при этом остается кто-то четвертый, которого никто никуда не тащит, кого нельзя назвать ни прокурором, ни тем, кому он дело шьет, ни адвокатом. Который ни по каким делам никогда не проходит - типа и не урка, и не мужик, и не мусор.
- Ну представил.
