- Ладно, - сказал Шурик. - Тогда скажи, как можно стать этим четвертым, если ты этого не хочешь?
- Дело не в том, хочешь ты или не хочешь. Дело в том, что если ты чего-то хочешь, ты уже точно не этот четвертый, а кто-то другой. Потому что четвертый вообще ничего не хочет. Зачем ему чего-то хотеть, когда вокруг - вечный кайф?
- Слушай, чего ты все так темнишь и темнишь? Можешь по нормальному сказать, кто этот четвертый?
- Сказать-то что угодно можно. Смысла нет.
- Ну ты попробуй все-таки.
- Можно, например, сказать, что это сын Божий.
Не успели стихнуть эти слова, как сидящие вокруг костра вдруг услышали доносящиеся со всех сторон петушиные крики. Если вдуматься, это было очень странно, потому что кур и петухов в округе не водилось со времен ХХ съезда. Тем не менее кукареканье раздавалось вновь и вновь, и эти древние звуки заставляли думать о страшном - не то о колдовстве и чертовщине, не то о прорвавшихся к Москве конных дудаевцах, мчащихся по степи со “Стингерами” наперевес и орущих петухами, чтобы пустить военную разведку по ложному следу. В пользу последнего предположения говорило то, что крики всегда прилетали по три сразу, а потом наступала короткая пауза. Это было очень загадочно, очень. Некоторое время все зачарованно вслушивались в эту забытую музыку, а потом крики не то стихли, не то до такой степени слились с фоном, что перестали вызывать интерес. Сидящие вокруг костра, верно, подумали - мало ли чего не бывает под грибами? И разговор возник вновь.
- Ты мне все мозги компостируешь и компостируешь, - сказал Шурик. - Чего, не можешь прямо сказать, как им стать?
- Я же тебе объяснял: если бы им как-то стать можно было, все бы перлись давно. В том то и дело, что единственный способ стать этим четвертым - это перестать становиться всеми остальными.
- Это что, никем надо стать?
- Никем тоже надо перестать быть. Надо одновременно никем не становиться и перестать быть никем, понял? И сразу как вставит, как попрет! Только ойкнуть успеешь. И навсегда.
Колян тихо ойкнул. Шурик покосился на него. Колян сидел неподвижно, как окаменевший. Его рот превратился в неподвижную треугольную дыру, а глаза, казалось, повернулись вовнутрь.
- Ну ты нагрузил, в натуре, - сказал Шурик. - Сейчас крыша поедет.
- А пусть поедет, пусть, - нежно сказал Володин. - Зачем тебе эта крыша нужна?
- Не, так нельзя, - сказал Шурик. - Если у меня крыша поедет, ты тогда тоже без крыши останешься.
- Это как? - спросил Володин.
- А ты вспомни, кто у тебя крыша. Это мы с Коляном и есть. Верно, Колян?
Колян не отвечал.
- Эй, Колян! - позвал Шурик.
Колян опять не ответил. Он сидел у костра, выпрямив спину и глядя прямо перед собой, но, несмотря на то что прямо перед ним сидел Шурик, а чуть левее - Володин, было ясно, что смотрит он не них, а именно в никуда. Но самым интересным было не это, а то, что над его головой появился уходящий далеко ввысь столб света.
При первом взгляде этот столб казался совсем тоненькой ниточкой, но как только Шурик с Володиным обратили на него внимание, он вдруг начал расширяться и становиться все более и более ярким, странным образом освещая при этом не поляну и сидящих вокруг костра, а только сам себя. Сначала он стал шириной с голову Коляна. Потом в него попал костер и все четверо сидевших вокруг. А потом вдруг оказалось, что вокруг - только этот свет, и ничего больше.
- Атас, - прилетел со всех сторон голос Шурика.
Собственно говоря, никаких сторон уже не было, и голосов тоже. Вместо голоса было некое присутствие, которое заявляло о себе таким образом, что делалось ясно - это Шурик. А смысл этого заявления о себе был таким, что наиболее точно соответствовал слову “Атас”.
- Ну атас в натуре. Володин, ты меня слышишь?
- Слышу, - отозвался отовсюду Володин.
- Это и есть вечный кайф?
