Действительно - вместо того, чтобы приходить в ужас от каждого нового кошмара, который по ночам порождает твое воспаленное сознание…
- Простите, не понял, - сказал я, - что, мое воспаленное сознание порождает кошмар или само сознание является порождением кошмара?
- Это одно и то же, - махнул рукой Чапаев. - Все эти построения нужны только для того, чтобы избавиться от них навсегда. Где бы ты ни оказался, живи по законам того мира, в который ты попал, и используй сами эти законы, чтобы освободиться от них. Выписывайся из больницы, Петька.
- Мне кажется, я понимаю метафору, - сказал я. - Но что произойдет потом? Увижу ли я вас снова?
Чапаев улыбнулся и скрестил руки на груди.
- Обещаю, - сказал он.
Вдруг раздался звон, и верхнее стекло окна осыпалось на пол. Пробивший его камень ударился о стену и упал возле бюро. Чапаев подошел к окну и осторожно выглянул во двор.
- Ткачи? - спросил я.
Чапаев кивнул.
- Они совсем перепились, - сказал он.
- Почему вы не поговорите с Фурмановым? - спросил я.
- Я не думаю, что он в состоянии ими управлять, - ответил Чапаев. - Он остается их командиром только потому, что постоянно отдает именно те приказы, которые они хотят услышать. Стоит ему хоть раз серьезно ошибиться, и у них быстро отыщется новый начальник.
- Признаюсь, я испытываю по их поводу сильную тревогу, - сказал я. - Мне кажется, что ситуация полностью вышла из под контроля, Не подумайте, что я ударяюсь в панику, но мы все в один прекрасный момент можем оказаться… Вспомните, что творилось последние дни.
- Сегодня вечером все разрешится, - сказал Чапаев и пристально поглядел на меня. - Кстати, раз уж ты выражаешь обеспокоенность этой проблемой, действительно очень досадной, почему бы тебе не принять в ней участие? Помоги немного занять публику. Создай видимость того, что мы тоже вовлечены в эту вакханалию. У них должно сохраняться ощущение, что все здесь заодно.
- Каким образом?
- Сегодня будет своего рода концерт - знаешь, бойцы будут показывать друг другу всякие… э-ээ… штуки, кто что умеет. Так вот, не мог бы ты выступить перед ними и прочесть что-нибудь революционное? Наподобие того, что ты сделал в “Музыкальной Табакерке”?
Я почувствовал себя уязвленным.
- Видите ли, я не уверен, что сумею вписаться в стилистику такого концерта. Боюсь, что…
- Ты только что сказал, что ничего не боишься, - перебил Чапаев. - И потом, смотри на вещи шире. В конце концов, ты ведь тоже один из моих бойцов, и все, что от тебя требуется, так это показать другим, какие штуки ты умеешь проделывать сам.
На миг мне показалось, что в словах Чапаева была изрядная доля издевки, у меня мелькнула даже мысль, что это его реакция на прочитанный только что текст. Но потом я понял, что объяснение может быть другим. Он, возможно, просто хотел показать мне, что при взгляде из реальной перспективы исчезает всякая иерархия того, чем занимаются люди, и нет особой разницы между одним из известнейших поэтов Петербурга и какими-то полковыми дарованиями.
- Ну что же, - сказал я, - попробую.
- Отлично, - сказал Чапаев, - тогда до вечера.
Он повернулся к секретеру и углубился в изучение разложенной на нем карты. На карту наезжала кипа каких-то бумаг, среди которых виднелось несколько телеграмм и два или три пакета, запечатанных красным сургучом. Щелкнув каблуками (Чапаев не обратил никакого внимания на сарказм, который я вложил в это действие), я вышел из его кабинета, сбежал вниз по лестнице и в самых дверях налетел на входившую со двора Анну. На ней было платье из черного бархата, закрывающее грудь и шею, почти до пола длиной, ни один из ее нарядов не шел ей так.
Я действительно налетел на нее в прямом смысле слова, мои руки, инстинктивно выброшенные вперед, на секунду сжали ее в объятьях, неумышленных и неловких, но от этого ничуть не менее волнующих. В следующий миг, словно отброшенный ударом тока, я отскочил назад, споткнулся о ступеньку лестницы и
