жулья и воров вроде тех, что сидят по всяким “Музыкальным табакеркам”, то и тогда русский интеллигент, как собачий парикмахер, побежит к ним за заказом.
Я думал все это уже в полусне, из которого меня вернул в реальность неожиданно раздавшийся стук в дверь.
- Да-да, - крикнул я, даже не потрудившись встать с кровати, - войдите!
Дверь раскрылась, но никто не вошел. Несколько секунд я выжидал, а потом не выдержал и поднял голову. В двери, все в том же глухом черном платье, стояла Анна.
- Позволите войти? - спросила она.
- Да, конечно, - сказал я, поднимаясь, - прошу вас. Садитесь.
Анна села в кресло - той секунды, когда она повернулась ко мне спиной, как раз хватило, чтобы легким движением ноги отправить под кровать валявшуюся на полу дырявую портянку.
Сев в кресло, Анна сложила руки на коленях и несколько секунд смотрела на меня задумчивым взором, словно затуманенным какой-то еще не вполне ясной для нее мыслью.
- Хотите курить? - спросил я.
Она кивнула. Достав папиросы, я положил их на стол перед ней, поставил рядом блюдечко, служившее мне пепельницей, и зажег спичку.
- Благодарю, - сказала она, выпустила вверх узкую струйку дыма и опять замерла. Казалось, в ней происходила какая-то борьба. Я хотел было сказать что-нибудь банальное, просто чтобы завязать разговор, но вовремя сдержался, вспомнив, чем это обычно кончалось. Но Анна вдруг заговорила сама.
- Не могу сказать, что мне очень понравилось ваше стихотворение про эту княгиню, - сказала она, - но на фоне остальных участников концерта вы выглядели довольно сильно .
- Благодарю, - сказал я.
- Кстати сказать, сегодня я всю ночь читала ваши стихи. В гарнизонной библиотеке нашлась книжка…
- А какая?
- Не знаю. Первых страниц не хватало - видимо, их выдрали на самокрутки.
- А как же вы узнали, что это моя книга?
- Не важно. Спросила у библиотекаря. Так вот, там было такое стихотворение, переделка из Пушкина. Насчет того, что когда открываешь глаза, вокруг только снег, пустыня и туман, и вот дальше, дальше было очень хорошо. Как же там было… Нет, я сама вспомню. Ага. “Но в нас горит еще желанье, к нему уходят поезда, и мчится бабочка сознанья из ниоткуда в никуда”.
- А, припоминаю, - сказал я. - Эта книга называется “Песни царства Я “.
- Какое странное название. В нем есть какое-то самодовольство.
- Нет, - сказал я, - дело не в этом. Просто в Китае было такое царство с названием из одной буквы - У. Меня это всегда удивляло. Понимаете, иногда говорят - у леса, у дома, а тут просто - у. Как будто это указание на что-то такое, где уже кончаются слова, и можно только сказать - у, а у чего именно - нельзя.
- Чапаев бы немедленно спросил вас, можете ли вы сказать, что вы имеете в виду, говоря “я”.
- Он уже спрашивал. Что касается этой книги - кстати, у меня это одна из самых слабых, я вам как-нибудь другие дам, - то я могу объяснить. Я раньше много путешествовал и в какой-то момент вдруг понял, что, куда бы я ни направлялся, на самом деле я перемещаюсь только по одному пространству, и это пространство - я сам. Тогда я назвал его “Я”, но сейчас, может быть, я назвал бы его “У”. Но это не важно.
- А как же другие? - спросила Анна.
- Другие? - спросил я.
- Да. Вы ведь много пишете о других. Например, - она чуть наморщила брови, видимо, вспоминая, - вот это: “Они собрались в старой бане, надели запонки и гетры и застучали в стену лбами, считая дни и километры… Мне так не нравились их морды, что я не мог без их компаний - когда вокруг воняет моргом, ясней язык напоминаний, и я…”
- Достаточно, - сказал я, - я помню. Не сказал бы, что это мое лучшее стихотворение.
- А мне нравится. Вообще, Петр, мне ужасно понравилась ваша книга. Но вы не ответили на мой вопрос - как быть с другими?
- Я не очень понимаю, о чем вы.
