- Ничего особенного. Денег у него не появилось, вечной молодости - тоже. Единственное, что произошло, - во всех полковых документах вместо фамилии “Овечкин” появилась фамилия “Козлов”.
- Это почему так?
- Нехорошо быть обманщиком. Как можно продавать то, чего у тебя нет?
- Так что же выходит, - спросил я, - у Овечкина нет души?
- Конечно нет, - сказал Чапаев.
- А у вас?
Чапаев секунду словно вглядывался в себя, а потом отрицательно помотал головой.
- А у меня есть? - спросил я.
- Нет, - сказал Чапаев.
Видимо, на моем лице отразилось смятение, потому что Чапаев ухмыльнулся и потрепал меня по локтю.
- Нету, Петька, никакой души ни у меня, ни у тебя, ни у штабс-капитана Овечкина. Это у души есть Овечкин, Чапаев, Петька. Про душу нельзя сказать, что она у всех разная, нельзя сказать, что у всех одна. Если и можно что-то про нее сказать, так это то, что ее тоже нет.
- Вот тут я уже совсем ничего не понимаю.
- Это такое дело, Петька… Тут и Котовский ошибся. Помнишь, была такая лампа с воском?
- Помню.
- Котовский понял, что формы нет. Но вот что воска нет, он не понял.
- Почему его нет?
- А потому, Петька, - слушай меня внимательно - потому что и воск, и самогон могут принять любую форму, но и сами они - всего лишь формы.
- Формы чего?
- Вот тут и фокус. Это формы, про которые можно сказать только то, что ничего такого, что их принимает, нет. Понимаешь? Поэтому на самом деле нет ни воска, ни самогона. Нет ничего. И даже этого “нет” тоже нет.
Секунду мне казалось, что я балансирую на каком-то пороге, а потом я ощутил тяжелую пьяную тупость. Мысли вдруг стали даваться мне очень тяжело.
- Воска нет, - сказал я. - А самогона еще полбутылки.
Чапаев мутновато поглядел на стол.
- Это верно, - сказал он. - Но если ты все же поймешь, что его тоже нет, я тебе с груди орден отдам. А пока я его тебе не отдам, мы с тобой отсюда не выйдем.
Мы выпили еще по стакану, и некоторое время я прислушивался к доносящейся из-за стены ружейной пальбе. Чапаев совершенно не обращал на нее внимания.
- Вы правда не боитесь? - спросил я.
- А ты что, Петька, чего-то боишься?
- Немного, - сказал я.
- А чего?
- Смерти, - сказал я. - Точнее, не ее самой, а… Не знаю. Я хочу спасти свое сознание.
Чапаев засмеялся и покачал головой.
- Я что-то смешное сказал?
- Ну ты даешь, Петька. От тебя не ждал. Ты что ж, с такими мыслями в атаку ходил каждый раз? Это как если бы лежал клочок газеты под фонарем и думал, что он хочет спасти свет, в котором он лежит. Да и от чего ты хочешь спасать сознание?
Я пожал плечами.
- От небытия.
- А небытие разве не объект сознания?
- Опять началась софистика, - сказал я. - Даже если я клочок газеты, который думает, что хочет спасти свет, в котором он лежит, какая для меня разница, если я действительно так думаю и все это причиняет мне боль?
- Да ведь клочок не может думать. На нем просто напечатано курсивом: я хочу спасти свет фонаря. А рядом написано - о, какая боль, какая истома… Эх, Петька… Как тебе объяснить… Весь этот мир - это анекдот, который Господь Бог рассказал самому себе. Да и сам Господь Бог - то же самое.
За стеной раздался взрыв, на этот раз такой близкий, что стекла в окне задребезжали. Я явственно различил шорох рвущих листву осколков.
