накоплялась, а будущее впереди тоже росло и простиралось -глубже и таинственней, чем в юности, словно Захар Павлович отступал от конца своей жизни либо увеличивал свои надежды и веру в нее.
Видя свое лицо в стекле паровозных фонарей, Захар Павлович говорил себе: "Удивительно, я скоро умру, а все тот же".
Под осень участились праздники в календаре: раз случилось три праздника подряд. Захар Павлович скучал в такие дни и уходил далеко по железной дороге, чтобы видеть поезда на полном ходу. По дороге ему пришло желание побывать в поселке на шахтах, где схоронена его мать. Он помнил точно место похорон и чужой железный крест рядом с безыменной безответной могилой матери. На том кресте сохранилась ржавая, почти исчахшая вековая надпись-о смерти Ксении Федоровны Ирошниковой в 1813 году от болезни холеры, восемнадцати лет и трех месяцев от роду. Там было еще запечатлено: "Спи с миром, любимая дочь, до встречи младенцев с родителями".
Захару Павловичу сильно захотелось раскопать могилу и посмотреть на мать-на ее кости, волосы и на все последние пропадающие остатки своей детской родины. Он и сейчас не прочь был иметь живую мать, потому что не чувствовал в себе особой разницы с детством. И тогда, в том голубом тумане раннего возраста, он любил гвозди на заборе, дым придорожных кузниц и колеса на телегах -за то, что они вертелись.
Куда бы ни уходил из дома маленький Захар Павлович, он знал, что есть мать, которая его вечно ждет, и он ничего не боялся.
Линию железной дороги защищал с обеих сторон кустарник. Иногда в тени кустарника сидели нищие, они либо ели, либо переобувались. Они видели, как с большими скоростями вели поезда торжествующие паровозы. Но ни один нищий не знал, отчего едет сам паровоз. Даже более простое соображение-для какого счастья они живут -тоже не приходило в голову нищим. Какая вера-надежда-любовь давала силу их ногам на песчаных дорогах - ни одному подающему милостыню не было известно. Захар Павлович опускал иногда в протянутую руку две копейки, без рассуждения оплачивая то, чего нищие были лишены и чем он был вознагражден, - понимание машин.
На откосе сидел лохматый мальчик и сортировал подаяние: плесень откладывал отдельно, а более свежее- в сумку. Мальчик был худ, но лицом бодр и озабочен.
Захар Павлович остановился, покуривая на свежем воздухе ранней осени.
-Отбраковываешь?
Мальчик не понял технического слова.
-Дядь, дай копейку, - сказал он, - или докурить оставь!
Захар Павлович вынул пятак.
-Ты небось жулик и охальник, - без зла сказал он, уничтожая добро своего подаяния грубым словом, чтобы самому не было стыдно.
-Не, я не жулик, я побирушка, - ответил мальчик, утрамбовывая корки в мешке. - У меня мать-отец есть, только они от голода скрылись.
-А куда же ты пуд харчей запаковал?
-Домой собираюсь наведаться. Вдруг мать с ребятишками пришла-чего тогда им есть?
-а ты сам-то чей?
- Я отцовский, я не круглая сирота. Вон те-все жулики, а меня отец порол.
-А отец твой чей?
-Отец тоже от моей матери родился - из пуза. Пузо намнут, а нахлебники как из пропасти рожаются, а ты ходи и побирайся на них!
Мальчик загорюнился от недовольства на отца. Пятак он давно спрятал в кисет, висящий на шее; в кисете было еще порядочно медных денег.
-Уморился небось? - спросил Захар Павлович.
-Ну да, уморился, - согласился мальчик.-Разве у вас, чертей, сразу напобираешься? Брешешь-брешешь, аж есть захочешь! Пятак подал, а самому, должно, жалко! Я б ни за что не дал.
Мальчик взял заплесневелый ломоть из кучки порченого хлеба; очевидно, лучший хлеб он сносил в деревню родителям, а плохой ел сам. Это мгновенно понравилось Захару Павловичу.
-Небось отец тебя любит?
- Ничего он не любит-он лежень. Я матерь больше люблю, у нее кровь из нутра льется. Я рубашку ей раз стирал, когда она хворала.
-А отец твой кто?
-Дядя Прошка. Я ведь не здешний...
В памяти Захара Павловича нечаянно встал подсолнух, растущий из дымохода покинутой хаты, и рощи бурьяна на деревенской улице.
-Так ты Прошка Дванов, сукин сын!
Мальчик вывалил изо рта непрожеванную хлебную зелень, но не бросил ее, а положил на мешок: потом дожует.
-А ты нито дядя Захарка?
-Он!
Захар Павлович сел. Он теперь почувствовал время, как путешествие Прошки от матери в чужие города. Он увидел, что время-это движение горя и такой же ощутительный предмет, как любое вещество, хотя бы и негодное в отделку.
