-Не ищи, чумовой, несчастного дела! - серьезно сказал Копенкин, возвращаясь к своим нормальным чувствам.-Веди на ночлег. Есть у тебя сено?
Жилище рыцаря помещалось в полуподвальном этаже усадебной службы. Там имелась одна зала, освещенная получерным светом коптильника. В дальнем углу лежали горой рыцарские доспехи и холодное оружие, а в другом-среднем месте -пирамида ручных гранат. Еще в зале стоял стол, у стола одна табуретка, а на столе бутылка с неизвестным напитком, а может быть, отравой. К бутылке хлебом была приклеена бумага с надписью чернильным карандашом лозунга:
СМЕРТЪ БУРЖУЯМ!
-Ослобони меня на ночь! - попросил рыцарь.
Копенкин долго разнуздывал его от бессмертной одежды, вдумываясь в ее умные части. Наконец рыцарь распался, и из бронзовой кожуры явился обыкновенный товарищ Пашинцев-бурого цвета человек, лет тридцати семи и без одного непримиримого глаза, а другой остался еще более внимательным.
-Давайте выпьем по стаканчику, - сказал Пашинцев.
Но Копенкина и в старое время не брала водка; он ее не пил сознательно, как бесцельный для чувства напиток.
Дванов тоже не понимал вина, и Пашинцев выпил в одиночестве. Он взял бутылку-с надписью "Смерть буржуям!" - и перелил ее непосредственно в горло.
- Язва! - сказал он, опорожнив посуду, и сел с подобревшим лицом.
-Что, приятно? - спросил Копенкин.
Свекольная настойка, - объяснил Пашинцев. - Одна незамужняя девка чистоплотными руками варит -беспорочный напиток-очень духовит, батюшка...
-Да кто ж ты такой? - с досадой интересовался Копенкин.
-Я-личный человек, - осведомлял Пашинцев Копенкина. - Я вынес себе резолюцию, что в девятнадцатом году у нас все кончилось-пошли армия, власти и порядки, а народу - опять становись в строй, начинай с понедельника... Да будь ты...
Пашинцев кратко сформулировал рукой весь текущий момент.
Дванов перестал думать и медленно слушал рассуждающего.
- Ты помнишь восемнадцатый и девятнадцатый год? - со слезами радости говорил Пашинцев. Навсегда потерянное время вызывало в нем яростные воспоминания: среди рассказа он молотил по столу кулаком и угрожал всему окружению своего подвала. - Теперь уж ничего не будет, - с ненавистью убеждал Пашинцев моргавшего Копенкина. - Всему конец: закон пошел, разница между людьми явилась-как будто какой черт на весах вешал человека... Возьми меня - разве ты сроду узнаешь, что тут дышит? - Пашинцев ударил себя по низкому черепу, где мозг должен быть сжатым, чтобы поместиться уму. - Да тут, брат, всем пространствам место найдется. Так же и у каждого. А надо мной властвовать хотят! Как ты все это в целости поймешь? Говори-обман или нет?
-Обман, - с простой душою согласился Копенкин.
-Вот! - удовлетворенно закончил Пашинцев.-И я теперь горю отдельно от всего костра!
Пашинцев почуял в Копенкине такого же сироту земного шара, каков он сам, и задушевными словами просил его остаться с ним навсегда.
- Чего тебе надо? - говорил Пашинцев, доходя до самозабвения от радости чувствовать дружелюбного человека. - Живи тут. Ешь, пей, я яблок пять кадушек намочил, два мешка махорки насушил. Будем меж деревами друзьями жить, на траве песни петь.
Так брось пахать и сеять, жать,
Пускай вся почва родит самосевом.
А ты ж живи и веселись -
Не дважды кряду происходит жизнь,
Со всей коммуною святой
За руки честные возьмись
И громко грянь на ухи всем:
Довольно грустно бедовать,
Пора нам всем великолепно жировать.
Долой земные бедные труды,
Земля задаром даст нам пропитанье.
В дверь постучал кто-то ровным хозяйским стуком.
-Э! - отозвался Пашинцев, уже испаривший из себя самогон и поэтому замолкший.
- Максим Степаныч, - раздалось снаружи, - дозволь на оглоблю жердину в опушке сыскать: хряпнула на полпути, хоть зимуй у тебя.
- Нельзя, - отказал Пашинцев. -До каких пор я буду приучать вас? Я же вывесил приказ на амбаре: земля - самодельная и, стало быть, ничья. Если б ты без спросу брал, тогда б я тебе позволил...
Человек снаружи похрипел от радости.
-Ну, тогда спасибо. Жердь я не трону-раз она прошеная, я что-нибудь иное себе подарю.
Пашинцев свободно сказал:
-Никогда не спрашивай, рабская психология, а дари себе все сам. Родился-то ты не от своей силы, а даром - и живи без счета.
