- И-и, сынок, ты их только слушай! - засплетничала мать. - Она тебе и скажет и повернется-все под стать, а женишься - спать не с кем: кости да кожа, а на шее рожа. Вот она, присуха твоя, поступочкой идет: у, подлая, обвела малого!..
По улице шла Роза-маленькая, живая, настоящая, с черными грустными глазами, как на картине в сельсовете. Копенкин забыл мать и прошиб стекло-для лучшего наблюдения Розы. За стеклом была деревенская летняя улица-пустая и скучная, как во всех деревнях в засуху и жару, а Розы не было. Из переулка вылетела курица и побежала по колее, растопырив пылящие крылья. Вслед за ней вышли оглядывающиеся люди, а потом другие люди понесли некрашеный дешевый гроб, в каких хоронят на общественные средства безвестных людей, не помнящих родства.
В гробу лежала Роза-с лицом в желтых пятнах, что бывает у неблагополучных рожениц. В черноте ее волос вековала неженская седина, а глаза засосались под лоб в усталом отречении ото всех живых. Ей никого не нужно, и мужикам, которые ее несли, она тоже была немила. Носильщики трудились только из общественной повинности, в порядке подворной очереди.
Копенкин вглядывался и не верил: в гробу лежала не та, которую он знал, - у той было зрение и ресницы. Чем ближе подносили Розу, тем больше темнело ее старинное лицо, не видевшее ничего, кроме ближних сел и нужды.
-Вы мать мою хороните! - крикнул Копенкин.
-Нет, она немужняя жена! - без всякой грусти сказал мужик и поправил полотенце на плече. - Она, видишь ты, не могла в другом селе помереть, в аккурат у нас скончалась: не все ей равно было...
Мужик считал свой труд. Это Копенкин сразу понял и успокоил подневольных людей:
-Как засыпете ее, приходите-я поднесу.
-Можно, - ответил тот же крестьянин. - На сухую хоронить грешно. Теперь она раба божья, а все одно неподъемная, аж плечи режет.
Копенкин лежал на лавке и ждал возвращения мужиков с кладбища. Откуда-то дуло холодом. Копенкин встал, чтобы заложить разбитое стекло, но все окна были невредимы. Дуло от утреннего ветра, а на дворе давно ржал непоеный конь Пролетарская Сила. Копенкин оправил на себе одежду, икнул и вышел на воздух. Журавль колодца у соседей нагибался за водой; молодая баба за плетнем ласкала корову, чтобы лучше ее выдоить, и нежно говорила грудным голосом:
- Машка, Машенька, ну, не топырься, не гнушайся, свят прилипнет, грех отлипнет...
С левой стороны кричал, оправляя с порога нужду, босой человек своему невидимому сыну:
-Васька, веди кобылу поить!
-Сам пей, она поеная!
-Васька, пшено иди толки, а то ступкой по башке шкрыкну.
-Я вчерась толок: все я да я - сам натолкешь!
Воробьи возились по дворам, как родная домашняя птица, и, сколь ни прекрасны ласточки, но они улетают осенью в роскошные страны, а воробьи остаются здесь-делить холод и человеческую нужду. Это настоящая пролетарская птица, клюющая свое горькое зерно. На земле могут погибнуть от долгих унылых невзгод все нежные создания, но такие живородные существа, как мужик и воробей, останутся и дотерпят до теплого дня.
Копенкин улыбнулся воробью, сумевшему в своей тщетной крошечной жизни найти громадное обещание. Ясно, что он отогревался в прохладное утро не зернышком, а не известной людям мечтой. Копенкин тоже жил не хлебом и не благосостоянием, а безотчетной надеждой.
- Так лучше, - сказал он, не отлучаясь взором от работавшего воробья. - Ишь ты: маленький, а какой цопенький... Если б человек таким был, весь свет бы давно расцвел...
Рябой вчерашний мужик пришел с утра. Копенкин завлек его в разговор, потом пошел к нему завтракать и за столом вдруг спросил:
-А есть у вас такой мужик-Плотников?
Рябой нацелился на Копенкина думающим глазом, ища подоплеки вопроса:
- Плотников я и есть. А что тебе? У нас во всей деревне только три фамилии и действуют, что Плотниковы, Ганушкины да Цельновы. Тебе которого Плотникова надо?
Копенкин нашел:
- Того самого, у которого рыжий жеребец-ловкий да статный такой, на езду ужимистый... Знаешь?
-А, так то Ванька, а я Федор! Он меня не касается. Жеребец-то его третьего дня охромел... Он дюже надобен-то тебе? Тогда я сейчас пойду кликну его...
Рябой Федор ушел: Копенкин вынул наган и положил на стол. Больная баба Федора онемело глядела на Копенкина с печки, начиная все быстрее и быстрее икать от страха.
- Кто-то тебя распоминался так? - участливо спросил Копенкин.
Баба скосоротилась в улыбку, чтобы разжалобить гостя, но сказать ничего не сумела.
Федор пришел с Плотниковым скоро. Плотниковым оказался тот самый босой мужик, который утром кричал на Ваську с порога. Теперь он надел валенки, а в руках вежливо мял ветхую шапку, справленную еще до женитьбы. Плотников имел наружность без всяких отличий: чтоб его угадать среди подобных, нужно сначала пожить с ним. Только цвет глаз был редкий - карий: цвет воровства и потайных умыслов. Копенкин угрюмо исследовал бандита. Плотников не сробел или нарочно особый оборот нашел:
-Чего уставился-своих ищешь?
Копенкин сразу положил ему конец:
