-Раньше буржуи жили. Для них мы с Чепурным второе пришествие организовали.
-Да ведь теперь-наука, разве это мыслимо?
-А то нет?
-Да как же так? Говори круглей?
-А что я тебе-сочинитель, что ль? Был просто внезапный случай, по распоряженью обычайки.
-Чрезвычайки?
-Ну да.
-Ага, - смутно понял Копенкин.-Это вполне правильно.
Пролетарская Сила, привязанная на дворе к плетневой огороже, тихо ворчала на обступивших ее людей; многие хотели оседлать незнакомую мощную лошадь и окружить на ней Чевенгур по межевой дороге. Но Пролетарская Сила угрюмо отстраняла желающих - зубами, мордой и ногами.
-Ведь ты ж теперь народная скотина! - с миром уговаривал ее худой чевенгурец.-Чего ж ты бушуешь?
Копенкин услышал грустный голос своего коня и вышел к нему.
-Отстранитесь, - сказал он всем свободным людям. - Не видите, лупачи, конь свое сердце имеет!
-Видим, - убежденно ответил один чевенгурец.-Мы живем по-товарищески, а твой конь-буржуй.
Копенкин, забыв уважение к присутствующим угнетенным, защитил пролетарскую честь коня.
-Врешь, бродяга, на моей лошади революция пять лет ездила, а ты сам на революции верхом сидишь!
Копенкин дальше уже не мог выговорить своей досады-он невнятно чувствовал, что эти люди гораздо умнее его, но как-то одиноко становилось Копенкину от такого чужого ума. Он вспомнил Дванова, исполняющего жизнь вперед разума и пользы, - и заскучал по нем.
Синий воздух над Чевенгуром стоял высокой тоскою, и дорога до друга лежала свыше сил коня.
Охваченный грустью, подозрением и тревожным гневом, Копенкин решил сейчас же, на сыром месте, проверить революцию в Чевенгуре. "Не тут ли находится резерв бандитизма? - ревниво подумал Копенкин. - Я им сейчас коммунизм втугачку покажу, окопавшимся гадам!"
Копенкин попил воды в кухне и целиком снарядился. "Ишь сволочи, даже конь против них волнуется! - с негодованием соображал Копенкин. - Они думают, коммунизм - это ум и польза, а тела в нем нету, - просто себе пустяк и завоевание!"
Лошадь Копенкина всегда была готова для боевой срочной работы и с гулкой страстью скопленных сил приняла Копенкина на свою просторную товарищескую спину.
- Скачи впереди, показывай мне Совет! - погрозился Копенкин неизвестному уличному прохожему. Тот попробовал объяснить свое положение, но Копенкин вынул саблю - и человек побежал вровень с Пролетарской Силой. Иногда проводник оборачивался и кричал попреки, что в Чевенгуре человек не трудится и не бегает, а все налоги и повинности несет солнце.
"Может, здесь живут одни отпускники из команды выздоравливающих? - молча сомневался Копенкин. - Либо в царскую войну здесь были лазареты!.."
-Неужели солнце должно наперед коня бежать, а ты лежать пойдешь? - спросил Копенкин у бегущего.
Чевенгурец схватился за стремя, чтобы успокоить свое частое дыхание и ответить.
-У нас, товарищ, тут покой человеку: спешили одни буржуи, им жрать и угнетать надо было. А мы кушаем да дружим... Вон тебе Совет.
Копенкин медленно прочитал громадную малиновую вывеску над воротами кладбища: "Совет социального человечества Чевенгурского освобожденного района".
Сам же Совет помещался в церкви. Копенкин проехал по кладбищенской дорожке к паперти храма. "Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и аз упокою вы" - написано было дугой над входом в церковь. И слова те тронули Копенкина, хотя он помнил, чей это лозунг.
"Где же мой покой? - подумал он и увидел в своем сердце усталость. - Да нет, никогда ты людей не успокоишь: ты же не класс, а личность. Нынче б ты эсером был, а я б тебя расходовал".
Пролетарская Сила, не сгибаясь, прошла в помещение прохладного храма, и всадник въехал в церковь с удивлением возвращенного детства, словно он очутился на родине в бабушкином чулане. Копенкин и раньше встречал детские забытые места в тех уездах, где он жил, странствовал и воевал. Когда-то он молился в такой же церкви в своем селе, но из церкви он приходил домой- в близость и тесноту матери; и не церкви, не голоса птиц, теперь умерших ровесниц его детства, не страшные старики, бредущие летом в тайный Киев, - может быть, не это было детством, а то волнение ребенка, когда у него есть живая мать и летний воздух пахнет ее подолом; в то восходящее время действительно все старики-загадочные люди, потому что у них умерли матери, а они живут и не плачут.
В тот день, когда Копенкин въехал в церковь, революция была еще беднее веры и не могла покрыть икон красной мануфактурой: бог Саваоф, нарисованный под куполом, открыто глядел на амвон, где происходили заседания ревкома. Сейчас на амвоне, за столом бодрого красного цвета, сидели трое: председатель Чевенгурского уика-Чепурный, молодой человек и одна женщина- с веселым внимательным лицом, словно она была коммунисткой будущего. Молодой человек доказывал Чепурному, имея на столе для справок задачник Евтушевского, что силы солнца определенно хватит на всех и Солнце в двенадцать раз больше Земли.
- Ты, Прокофий, не думай - думать буду я, а ты формулируй! - указывал Чепурный.
- Ты почувствуй сам, товарищ Чепурный: зачем шевелиться человеку, когда это не по науке? - без остановки объяснял молодой человек.-Если всех людей собрать для общего удара - и то они против силы солнца как единоличник против коммуны-артели! Бесполезное дело-тебе говорю!
Чепурный для сосредоточенности прикрыл глаза.
-Что-то ты верно говоришь, а что-то брешешь! Ты поласкай в алтаре Клавдюшу, а я дай предчувствием займусь-так ли оно или иначе!
Копенкин осадил увесистый шаг своего коня и заявил о своем намерении-с нетерпением и немедленно прощупать весь Чевенгур - нет ли в нем скрытого контрреволюционного очага.
- Очень вы тут мудры, - закончил Копенкин.-А в уме постоянно находится хитрость для угнетения тихого человека.
Молодого человека Копенкин сразу признал за хищника: черные непрозрачные глаза, на лице виден старый экономический ум, а среди лица имелся отверстый, ощущающий и постыдный нос, - у честных коммунистов нос лаптем и глаза от доверчивости серые и более родственные.
-А ты, малый, жулик! - открыл правду Копенкин.-Покажь документ!
- Пожалуйста, товарищ! - вполне доброжелательно согласился молодой человек.
Копенкин взял книжечки и бумажки. В них значилось: Прокофий Дванов, член партии с августа семнадцатого года.
-Сашу знаешь? - спросил Копенкин, временно прощая ему за фамилию друга угнетающее лицо.
-Знавал, когда мал был, - ответил молодой человек, улыбаясь от лишнего ума.
- Пускай тогда Чепурный даст мне чистый бланок-надобно сюда Сашу позвать. Тут нужно ум умом засекать, чтоб искры коммунизма посыпались...
- А у нас почти отменена, товарищ, - объяснил Чепурный. - Люди в куче живут и лично видятся-зачем им почта, скажи пожалуйста! Здесь, брат, пролетарии уже вплотную соединены!
Копенкин не очень жалел о почте, потому что получил в жизни два письма, а писал только однажды, когда узнал на империалистическом фронте, что жена его мертва и нужно было издали поплакать о ней с родными.
-А шагом никто в губернию не пойдет? - спросил Копенкин у Чепурного.
-Есть таковой ходок, - вспомнил Чепурный.
- Кто это, Чепурный? - оживела милая обоим чевенгурцам женщина-взаправду милая: Копенкин даже ощутил, что если б он парнем был, он такую обнял и держал бы долгое время неподвижно. Из этой женщины исходил меленный и прохладный душевный покой.
-А Мишка Луй! - напомнил Чепурный. - Он едкий на дорогу! Только пошлешь в губернию, а он в Москве очутится - либо в Харькове, и приходит тоже, когда время года кончится - либо цветы взойдут, либо снег ляжет...
- У меня он пойдет короче-я ему задание дам, - сказал Копенкин.
-Пускай идет, - разрешил Чепурный. - Для него дорога не труд-одно развитие жизни!
-Чепурный, - обратилась женщина. - Дай Лую муки на мену, он мне полушалок принесет.
- Дадим, Клавдия Парфеновна, непременно дадим, используем момент, - успокоил ее Прокофий.
Копенкин писал Дванову печатными буквами:
"Дорогой товарищ и друг Саша! Здесь коммунизм, и обратно, - нужно, чтоб ты скорей прибыл на место. Работает тут одно летнее солнце, а люди лишь только нелюбовно дружат; однако бабы полушалки вымогают, хотя они приятные, чем ясно вредят. Твой брат или семейная родня мне близко не симпатичен. Впрочем, живу как дубъект, думаю чего-то об одном себе, потому что меня далеко не уважают. Событий нету - говорят, это наука и история, но неизвестно. С революц. почтением Копенкин. Приезжай ради общей идейности".
-Чего-то мне все думается, чудится да представляется, - трудно моему сердцу! - мучительно высказывался Чепурный в темный воздух храма. - Не то у нас коммунизм исправен, не то нет! Либо мне к товарищу Ленину съездить, чтоб он мне лично всю правду сформулировал!
- Надо бы, товарищ Чепурный! - подтвердил Прокофий. - Товарищ Ленин тебе лозунг даст, ты его возьмешь и привезешь. А так немыслимо: думать в одну мою голову: авангард тоже устает! И, кроме того, преимуществ мне не полагается!
-А моего сердца ты не считаешь, скажи по правде? - обиделся Чепурный.
Прокофий, видимо, ценил свою силу разума и не терял надежного спокойствия.
-Чувство же, товарищ Чепурный, - это массовая стихия, а мысль - организация. Сам товарищ Ленин говорил, что организация нам выше всего...
-Так я же мучаюсь, а ты соображаешь-что хуже?
-Товарищ Чепурный, я с тобой тоже в Москву поеду, - заявила женщина. - Я никогда центра не видала-там, люди говорят, удивительно что такое!
-Достукались! - вымолвил Копенкин.-Ты ее, Чепурный, прямо к Ленину веди: вот, мол, тебе, товарищ Ленин, доделанная до коммунизма баба! Сволочи вы!
-А что? - обострился Чепурный. - По-твоему, у нас не так?
-Ну да, не так!
-А как же, товарищ Копенкин? У меня уж чувства уморились.
- А я знаю? Мое дело-устранять враждебные силы. Когда все устраню -тогда оно само получится, что надо.
Прокофий курил и ни разу не перебил Копенкина, думая о приспособлении к революции этой неорганизованной вооруженной силы.
