ярко, на улицах сильно пахло морем и мокрой травой. Дом Алессандрини еще был освещен. Эмануэль расплатился с шофером, взбежал по каменным ступенькам и сильно нажал на кнопку звонка. Спустя долгое время голос старой женщины спросил с недоверием, кто ему нужен.
— Это я, господин Санди, Санди Эмануэль.
Кухарка повернула ключ и открыла.
— Они ждали вас до недавнего времени, — сказала она. — А теперь все пошли в «Альбатрос».
— Кто они? Из Бухареста?
— Нет. Артисты. Сдается мне, что среди них есть и художники. Они приплыли из Балчика на яхте, сегодня утром.
— А сколько среди них дам? — быстро спросил Эмануэль.
— Две или три.
— Подумайте хорошенько, — настаивал Эмануэль. — Две или три?
— Три, — ответила кухарка после непродолжительного молчания. — Сначала пришли две, потом еще две, но одна из барышень ушла перед обедом. Я и не знаю, когда она ушла...
— Так, значит, три. Хорошо! — И быстро сбежал по ступенькам.
Перед «Альбатросом» он в нерешительности прогуливался некоторое время, засунув руки в карманы плаща. Когда он решился войти, дверь внезапно распахнулась и швейцар вытолкнул на тротуар двух пьяных матросов. Эмануэль быстро повернулся спиной и перешел улицу. Но через несколько минут вернулся, вошел внутрь, оставил плащ в гардеробе и купил пачку «Лаки Страйк».
— Выступает мадемуазель Одетт, — сказал ему швейцар.
Он закурил и стал ждать у двери окончания песни. Когда раздались аплодисменты, он на цыпочках вошел в зал. Алессандрини восседал на почетном месте в окружении мужчин и дам всех возрастов; некоторые из них были одеты небрежно и пестро, как на пляже, другие подчеркнуто корректно, даже элегантно. Увидев его, Алессандрини встал из за стола.
— Ваше превосходительство! — закричал он, размахивая рукой.
Но Эмануэль вдруг повернулся, вышел из зала, спросил в гардеробе свой плащ и, подойдя к швейцару, вложил ему в руки деньги и предложил сигарету «Лаки Страйк».
— Я пришел повидать господина Бельдимана, — прошептал он, — но я его не вижу. Может быть, он ушел?
— Не думаю, — сказал швейцар. — Мариэтта, — крикнул он гардеробщице, — ты не видела случайно господина Бельдимана?
— Он ушел, — ответила гардеробщица. — Ушел часа в два. Он не пьет и не курит, — добавила она, значительно улыбаясь. — Он приходит ради представления.
— Я имею в виду господина Василе Бельдимана, — пояснил Эмануэль.
— Мы его хорошо знаем, — сказал швейцар. — Когда ему становится скучно на вилле, он приезжает в Констанцу, в свой дом на Порумбари, и примерно раз в два три дня заходит к нам. Ради представления...
Алессандрини распахнул дверь и картинно застыл на пороге, раскрыв объятия, готовый расцеловать его.
— Ваше превосходительство! — воскликнул он. — Наконец то!..
— Я сейчас вернусь, — сказал Эмануэль, направляясь к выходу. — Мне надо увидеть Бельдимана.
— Он был здесь с нами, за нашим столом, — сообщил Алессандрини, раздельно и с некоторым затруднением выговаривая слова. — Если бы вы пришли на час или на два раньше, вы бы его застали.
— Я сейчас вернусь, — повторил Эмануэль и вышел на улицу.
Он поднял воротник плаща и быстрым шагом, наугад выбирая улицы, отправился бродить по городу. Примерно через полчаса он вдруг остановился, словно о чем то вспомнив, и пошел в сторону набережной. Когда он вступил на набережную, часы пробили четыре, но было еще темно и небо покрыто облаками. Высокие черные волны накатывались на берег и разбивались с оглушительным шумом. Он долго стоял в задумчивости, глядя на них, нотом нашел скамейку и сел. Ему было холодно, и, чтобы согреться, Эмануэль стал дуть на пальцы, потом закурил